Орнольф схватил Торгрима и Харальда за руки и поднял их вверх, воскликнув:
— Ха! Они ждали вас!
После его слов зал взорвался приветственными криками и стуком тарелок, кулаков и рукоятей ножей по деревянным столам. У самого очага стоял Хескульд Железноголовый вместе с другими ярлами, и все они подняли вверх свои кубки, присоединившись к общим крикам. Харальд улыбался во весь рот. Торгрим помнил, что были времена, когда и он наслаждался подобным зрелищем как изысканным яством, но сейчас оно вызывало у него одно лишь смущение и досаду.
Старри подался вперед и зашептал Торгриму на ухо:
— Торгрим, неужели ты штурмом взял ворота Асгарда и похитил сокровища богов? Должно быть, я пропустил столь важное событие, но подобный энтузиазм ничем иным объяснить невозможно.
Торгрим расслышал усмешку в голосе Старри и сам улыбнулся в ответ, но веселья в ней не было. Если бы нечто подобное сказал ему кто-нибудь другой, то в его нынешнем расположении духа весельчак дорого заплатил бы за неуместную шутку.
Полдень плавно перешел в вечер, а потом и в ночь, а хорошо знакомое буйное гулянье все продолжалось; выпивка лилась рекой, викинги соревновались в обжорстве и исполняли старые песни дружным ревом, уделяя главное внимание не мелодии, а громкости. Временами из темных углов доносилась шумная возня и женский писк. За столами звучали байки
И оскорбления, с энтузиазмом поднимались тосты. После своего возвращения в Дуб-Линн с Олафом Белым Орнольф не отлучался отсюда ни на миг, и Торгриму казалось, что он прижился в медовом зале в роли щедрого и великодушного ярла, распоряжающегося рабынями, заказывающего еду и выпивку и рассаживающего гостей по местам.
И, к удивлению Ночного Волка, мужчины и рабыни слушались его, выполняя его распоряжения, но, как он подозревал, делали это потому, что старикан забавлял их, а не потому, что признавали за ним какую-либо власть или авторитет.
— А, Торгрим! — сказал Орнольф, с большой осторожностью опускаясь на лавку, на которой сидели Торгрим и Харальд. К вящему неудовольствию Ночного Волка, он протянул свежий кубок с медом уже и так раскрасневшемуся и нетвердо державшемуся на ногах юноше. — Здесь, в Дуб-Линне, есть все, чего только может пожелать мужчина! Повсюду женщины, причем ирландки, послушные и услужливые! Свежая еда! Говорю тебе, каждый день, когда отворяются ворота, земледельцы, овцеводы, торговцы рыбой и все прочие устремляются сюда со своим товаром. Эти ирландцы могут нас ненавидеть, но будь я проклят, если они не любят торговать с нами, получая взамен серебро и золото!
— Это не наш дом, — сказал Торгрим, забирая у Харальда кубок и делая большой глоток.
— Вот именно! — взревел Орнольф. — Отправляясь за добычей из Вика, нам приходится пересекать моря и океаны. А здесь достаточно проплыть вдоль побережья, взять то, что нам нужно, а потом за серебро купить еду и выпивку у тех самых людей, у которых мы и отняли это серебро! Это же дьявольски удобно!
— Орнольф прав, — заметил Старри, который за весь вечер проронил всего несколько слов, и осушил свою чашу до дна, словно от этой реплики у него пересохло в горле.
— Он действительно прав, — согласился Торгрим, но никто не может сказать, как долго еще сохранится подобный порядок вещей. Несмотря на все эти напыщенные речи, в Клойне мы взяли совсем мало добычи. Хуже того, ирландцы могут начать помогать друг другу. Если они объединятся, мы не сможем разбить их.
— Ха! Мы не доживем до этих времен! — провозгласил Орнольф. Они так и будут драться друг с другом, словно бешеные дикие собаки!
Дикие собаки… Торгрим отвернулся и стал смотреть в огонь. Этот разговор прискучил ему. За все то время, которое он по проклятию богов провел в Ирландии, он по-настоящему узнал лишь одного местного уроженца. Женщину. Морриган, рабыню. Она была красива и обладала даром целительницы, и на ее долю выпало много страданий и унижений. А еще она была опасной и очень непростой, подобно горам плавучего льда в северных морях: они так красивы и мирно возвышаются над водой, но при этом большая их часть остается скрытой от посторонних глаз. Именно она способна сокрушить неосторожного морехода.
Торгрим никого не знал в Ирландии, кроме Морриган да еще Альмаиты, жены кузнеца Йокула, у которого они снимали угол. А вот с Харальдом все было по-другому. Харальд побывал в Таре, которая считалась в этих местах королевской цитаделью. Его умыкнула Морриган и использовала в качестве пешки в своих непонятных интригах, хотя и обращалась с ним достаточно хорошо. Сын рассказывал, что роскошью и убранством королевский дворец не уступает тем, что он видел в Норвегии, и что в крепости есть церковь и множество домов. У Торгрима сложилось впечатление, что там можно поживиться богатой добычей, хотя вряд ли это будет так же легко, как в Клойне.
Впрочем, нет, была и еще одна женщина. Брагит или что-то в этом роде. Торгрим никак не мог привыкнуть к странным ирландским именам. Бригит. Да, кажется, ее звали именно так. Харальд очень сдержанно отзывался о ней, и Торгрим видел, что о многом сын попросту умалчивает. Юноша совершенно не умел врать, и разоблачить его мог даже младенец.
Его внимание вдруг привлек какой-то необычный звук, резким диссонансом раздавшийся в общем гуле. Он поднял голову. В зале чувствовалось напряжение. Торгрим уже давненько подметил его, но не придал этому факту особого значения. Однако сейчас, обводя взглядом лица людей, освещенные отблесками пламени очага, раскрасневшиеся и потные, он ощутил, что наступает некий переломный момент. Те скандинавы, которые не были с ними в Клойне, начали уставать от шумных здравиц и самодовольного поведения победителей. Они не вошли в состав отряда налетчиков и теперь искали возможность сорвать зло на ком-нибудь из тех, кто принимал участие в набеге. И выбор их пал на Харальда.